– Сегодня мы будем охотиться на летуна, – объявил дон Хуан.

Меня начало тошнить, но стало легче, когда я увидел что происходит с Сестричками и Хенарос. Они вообще начали терять сознание и повалились бы, если б не Сильвио Мануэль, который, раскинув руки, начал совершать манипуляции, вернувшие их к сознанию. При этом он сказал, что мы в своем настолько жалком виде уже теперь являемся непригодными для летуна, подобно тухлятине.

Они с доном Хуаном дико захохотали. Дон Хуан сквозь смех говорил:

– Они изобрели свой собственный, не менее эффективный метод борьбы с летуном!

Это повергло их к новому приступу хохота.

Это был практически единственный раз, кроме случая у моста, когда все мы, и ученики, и партия дона Хуана оказались все вместе. Но я подозревал, что в моей памяти хранится еще и не такое. Хенаро заговорщицки подмигнул мне и громко, для всех сказал:

– Страдания, которые вы испытываете, происходят из вашего непомерного чувства собственной важности. Только прирожденная еда может так индульгировать в том, чтобы быть пищей кому-то, в то время как сама при этом не пропустит и одного раза в день, чтобы подкрепиться.

И тут я вспомнил то время, когда я видел летуна впервые, я также увидел, что каждый из Хенарос и Сестричек тоже вспомнили, как по команде. Откуда-то я знал, что каждый из них имеет свою уникальную историю, подобную моей.

«Маги древней Мексики в особом состоянии видения видели хищника. Они называли его летуном, потому что он носится в воздухе. Это не просто забавное зрелище. Это большая тень, мечущаяся в воздухе непроницаемо черная тень. Затем она плашмя опускается на землю», – вспомнил я слова дона Хуана.

Также я вспомнил грязную тень, которая ерзала по земле, затем совершала очередной гигантский прыжок, метров на 15, после чего опускалась на землю все с тем же зловещим глухим стуком. Затем я слышал неземное своеобразное гудение – смесь хлопанья крыльев со свистом плохо настроенного радиоприемника.

Я вспомнил, как меня трясло с головы до пят, как я вопил во всю мощь своего голоса, дрыгая ногами – я психовал. Мне тогда хотелось отшвырнуть от себя все, что могло прийти и проглотить меня, чем бы оно ни было. Никогда до этого я не чувствовал себя таким разозленным и в высшей степени расстроенным. Огонь, который жег меня, исходил изнутри. Его порождали гнев и бессилие. Я был так взвинчен, что потерял счет времени. Вероятно, я потерял сознание. Я как в бреду говорил о своем отце: «Ему никогда не везло, – слышал я свой голос, как бы со стороны, будто повторяя чьи-то слова. – Мой бедный отец, самое мягкое существо, которое я когда-либо знал, такой нежный, такой добрый и такой беспомощный…».

Сильвио Мануэль объявил каждому, что мы находимся в уникальном состоянии крайнего осознания, в котором будем пребывать до конца намеченного события, и попросил нас не индульгировать, а подождать более удобного случая, который нам вскоре представится.

– Нельзя так расстраиваться только из-за того, что ты с утра узнал, что ты оказывается – не вершина пищевой цепи, – мрачно пошутил он.

С его словами я ощутил приход странного спокойствия и отрешенности, все мы молчали, глаза каждого блестели. Я переглянулся только с Нестором, Элихио и Розой, но мы знали, что нам не нужно смотреть друг на друга и говорить между собой, ценя одолженную нам энергию повышенного осознания.

Висенте сказал, что прежде чем мы выйдем, он расскажет нам теоретическую часть, о чем все мы должны быть осведомлены на практике, но новые ракурсы интерпретации позволят нам закрепить состояние.

– То с чем мы столкнемся сегодня, по-настоящему опасно. Летун для людей – князь мира сего и вполне способен создать нам трудности, несовместимые с жизнью, обратив против нас своих марионеток, тех, кто ему служит, а это все люди, без исключения. Он не может воздействовать на нас напрямую, поскольку мы живем на разных планах, но косвенно – вполне.

Летуны представляют собой невероятно чистое осознание иного порядка, у него нет организма или какого-либо аналога физического тела в нашем мире. В виде людей мы все представляем из себя пищу летуна, но сегодня вы переведены в состояние равенства ему, вам любезно предоставлен уровень богов. При этом вы все равно воспринимаете себя людьми.

– А может ли быть иначе? – как бы неодобрительно осмотрев всех нас, заявил он. – Вы самые несчастные и немощные боги, которых я встречал, – шутливо сказал он, и серьезно продолжил: – Вы должны, не прекращая останавливать свой внутренний диалог, все свои мысли, что поддержит нужное состояние и сделает вас невидимыми, неинтересными для летуна. Он охотится на людей только потому, что их энергия подходит ему. Но и его энергия подходит нам.

Затем он пустился в объяснения по типу:

– Существа разных миров не могут убить друг друга, да и им это ни к чему, пищевая цепочка только в первом внимании выглядит как череда убийств, на деле это попросту насильственный обмен энергией между духами существ. Это, – показал он вокруг, – не мир существ, это мир духов.

Существа существуют и умирают только в мире охотника, чтобы дух возродил их снова. Иными словами, убивая человека, зверя или другую особь, Вы лишь причиняете вред его духу, но не убиваете его. Неорганические существа не умирают от убийства, потому что у них нет тела.

Но летун настолько удален, что даже не убивает нас, мы для него через огромное расстояние – подобны духам, которых нельзя убить, но можно подоить.

– В конце концов, нас можно убить лишь потому, что мы сами для себя – существа. А это необязательно, – заключил он.

Я физически не сумел запомнить и записать все, что он говорил.

– Нам пора, – прервал его Сильвио Мануэль, указав на воображаемые часы.

Мы все неким строем выдвинулись в город, мужчины партии дона Хуана находились по углам нашего отряда: впереди слева и справа шли дон Хуан и Сильвио Мануэль, в центре с нами вместе шел дон Хенаро, сзади – Висенте и Эмилито, курьер дона Хуана. Эмилито был чрезвычайно тощим мужчиной. На первый взгляд он выглядел молодым, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что ему около шестидесяти. Он производил впечатление постаревшего ребенка – небольшого роста, худощавый, с проникновенными темными глазами, подобный эльфу или тени…

В городе у здания мэрии происходила какая-то демонстрация, собравшиеся, около 100 человек, держали в руках различные предметы: палки, флажки, камни. На нашу довольно странную группу из 13 человек никто не обратил внимания. Некий молодой человек призывал к участию в протестах. Он был не похож на основную массу собравшихся. Молодой, некоренной национальности, с бородкой. Был одет по-городскому, можно сказать даже модно. Хорошо говорил на английском, но на европейца был не похож. В руках он держал сумку, из которой торчали какие-то провода. Он громко уверял каждого в успехе предприятия, при этом как бы намекая, что в ходе беспорядков могут быть жертвы. Более того, он даже считал их желательными.

Дон Хуан зашептал мне:

– Этот человек – провокатор и зачинщик, его сообщники сейчас, используя примитивные техники древних магов, будут призывать летуна, будь внимательным и не упусти событие.

Я понял, что люди, вышедшие на площадь, чтобы выступить против неконтролируемого роста цен, низких зарплат или дороговизны жилья, в большинстве своём не подозревают о том, что их проблемы вовсе не собираются решать те, кто организует эти беспорядки.

Не было понятно, с чего началось, но толпа стала свирепеть и бросать камни в окна мэрии, они схватили вышедших оттуда четырёх человек, зажав в кольцо и стали избивать.

Внезапно небо потемнело, и я не поверил своим глазам: картина побоищ замерла, будто время остановилось, это происходило взаправду, но было настолько невероятным, что я почувствовал себя героем настоящего фантастического фильма.

– Мы находимся во времени нагуаля, – сказал дон Хуан, но краем глаза я увидел, что его не было рядом со мной.

Как в сцене фантастического фильма над толпой стало проявляться нечто черное как грозовая туча. Каждого человека на площади я смутно видел как кокон энергии, внутри каждого из которых было что-то темнокоричневое. В грозовой туче, нависшей над людьми, действительно сверкали молнии, и что-то неуловимое с бешеной скоростью проносилось в той черноте. Затем из тучи спустились красно-оранжевые нити и начали с бешеной скоростью носиться по площади, ужасая меня чужеродной нечеловеческой мощью. Не было слышно ни одного звука, как будто я оглох.

– Он создает треки судьбы каждой жертвы, – вдруг услышал я бестелесный голос в голове.

Я увидел, что это существо, спустившееся в грозовой туче, как бы расписывало сценарий исхода каждому, кто был на площади, кроме нас, и я с ужасом понял, что некоторым из этих людей оно предписало умереть.

Наблюдая за этим, я чуть было не пропустил другое действие: серые или белесые линии протянулись к каждому человеку, и тут ракурс поменялся, и я будто разглядел, что у каждого человека в районе шеи находится серая воронка, я мельком увидел такие же у Бениньо, Нестора, Лидии и ла Горды, а у Висенте и Хенаро, также стоящих впереди меня – их не было. Мне хотелось оглядеться, но я боялся шевелиться, чтобы не потерять ракурс и вообще не выйти из этого состояния.

Вдруг Нестор вскрикнул и стал озираться по сторонам, будто проснувшись от кошмара, но тут же одна из линий протянулась и к нему, и он замер как в гипнозе, подобно людям на площади.

– Не индульгировать! – Приказал кто-то из магов, я не узнал голоса.

Серые линии, подключившись к каждому из людей через серую воронку, пришли в движение. Вернее, двигались не они, а то, что внутри них. Они как бы высасывали из людей светимость. При этом все: и зачинщики, и толпа, и те, против кого она была – оказались в равном положении.

– Пора! – сказал Хенаро.

И прыгнул прямо в толпу, используя толстую янтарную нить, исходящую из его тела. Он быстро наматывал серые нити, путая их и как бы связывая узлом, в это время Эмилито и Сильвио Мануэль отсекали оранжевые нити. Дон Хуан схватил Хенаро, и они начали тянуть за серый спутанный пучок. Туча начала дергаться, словно проснувшись. Висенте стоял рядом с нами, как бы закрывая нас собой.

– Смотрите, смотрите – шептал он, сам завороженно наблюдая картину.

Когда Хенаро и дон Хуан мяли и тянули нити, люди, подключенные к ним, отключались и падали на землю. Остальные продолжали стоять как восковые фигуры.

В небе снова засверкали бесшумные молнии, и туча, обретшая форму огромной страшной глубоководной рыбы, мгновенными резкими перемещениями вдруг оказалась высоко в небе, на уровне облаков. Ее относительный размер был до полукилометра. Вдруг она в мгновение повернулась, и – я оцепенел от неожиданности – у нее были глаза и рот. Это была весьма угрожающая штука. Она смотрела прямо на меня и шевелила своим рылом. Но я знал, что уже всё закончилось. И эта тень знала. Она как стояла задом, в несколько движений унеслась прочь из виду …

Был закат Солнца, и кругом валялись люди, это были взрослые, тут я увидел детей, которые бежали, радостно крича, в разные стороны, делая прыжки.

В тот же момент люди на площади задвигались, и небо снова стало синим и безоблачным, я ощутил эйфорию, словно произошло что-то величественное. На глаза навернулись слезы. Люди на площади, словно ничего не произошло, вдруг стали мириться и обниматься друг с другом, а больше всех рассыпался в любви к ближним тот, кто до этого подстрекал. Нас по-прежнему никто не замечал, словно мы были зрителями кинофильма.

Маги вернулись к нам, я видел, что дон Хенаро и дон Хуан опутаны нитями, они на ходу комкали их и нити на глазах превращались в янтарную энергию в виде сгустков. Дон Хенаро протянул мне один сгусток – я впервые понимал, что это чистая энергия, которую я видел как твердо-жидкий объект. Я, повинуясь словам дона Хуана, втер его себе в лоб, который немедленно нагрелся и запульсировал.

Сосредоточившись на ощущениях и переживаниях, я немного выпал из времени. Внезапно я осознал, что из нашего отряда, кроме нас с доном Хуаном никого не осталось.

– Нестор оскандалился, и все ушли, – усмехнулся дон Хуан. – На самом деле, в этой ситуации выстояли только ты и Элихио, остальные вернулись в обыденное осознание раньше, чем это было нужно. Пришлось оставить их в городе так, будто они пришли сюда по делам.

Мы уходили от площади, стемнело.

Меня переполнял целый сонм вопросов. Например, я спросил, как вышло так, что двигаясь совместно и воспринимая мир обычным образом, мы могли видеть на таком глубоком уровне?

– Чтобы видеть летуна и этот ракурс вселенной, мы должны находиться в особом состоянии видения.

Вариант видения древних и слабых магов – это личный, шкурный вариант, второй вариант видения – безличный. Он является открытием и достижением новых видящих. Это видение мира таким, какой он в действительности – чистой энергией.

Но есть и третий вариант – комбинация первых двух. Сегодня мы использовали его, охотясь на охотника. Это и есть сталкинг сталкеров в его физическом выражении.

– Но что произошло на самом деле, дон Хуан?

Он хитро посмотрел на меня, прищурившись, и отпустил едкое замечание по поводу качества моих вопросов. И затем смиренным тоном задерганного школьного учителя продолжил:

– Ты ведь знаешь, дорогой Карлитос, эти существа питаются нашими негативными качествами, настроениями и чувствами. Провоцируя и разжигая в нас страсти, они тем самым измельчают нашу светимость осознания и поглощают ее, собирая ее снова в чистое осознание, ровно так же как наша пищеварительная система. Человеческая мелочность для них – как диетическая каша, готовая для усвоения.

– Что ты называешь мелочностью? – не утерпел я.

– Всё, что для людей является важным – это мелочи, на самом деле, – задумчиво произнес он. – Люди никогда не мыслят широко, потому что это невыгодно хозяину курятника. Они склонны всё на свете низводить в утилитарную плоскость, а это привлекает летуна, который впоследствии поощряет их к этому, также поощряя и гонение тех, кто мыслит нестандартно. Так они нас и победили в далеком прошлом, поработили нас.

Он нажал мне на шею, и я отключился как свет…

… это были какие-то очень древние времена, я был стражем с копьем, я и многие другие стояли на стене замка, нас атаковали, только атаковали нас не обычные люди, а какие-то инородные существа. Они походили на черные тени с ужасными карикатурно человеческими очертаниями, они были огромные. Как только один из них пролетел рядом, я испытал просто жутчайший страх, это был даже не животный страх, а страх чего-то глубоко чужеродного нечеловеческого. Я понял, что у нас нет вообще никаких шансов что-то против них сделать, что эти наши копья совершенно бесполезны. Но в то же время ощущалось какое-то благоговение от мужественности людей, вступивших с ними в бой. Что мы не побоялись и вышли туда биться, как будто мы были с ними равны. Я проснулся и, посмотрев направо, увидел огромнейшую стену, а на ней была нарисована огромная желтая Луна, она мне улыбалась. Эта сцена поразила меня еще сильнее, чем битва, у меня перехватило дыхание. Я встрепенулся и оказался рядом с доном Хуаном, который произнес размеренно:

– Серые вихри у основания шеи – это место подключения летуна, и ты это видел сам. Это называется чужеродным устройством, встроенным в нас самим летуном, это разум хищника в нас, заглушающий голос истинного разума и духа. Летун приходит не всегда, но чужеродное устройство всегда с нами и готовит для него пищу. Наличие этого устройства очевидно препятствует какому бы то ни было росту осознанности. Здесь уже не разобрать, что является причиной чего: то ли человеческая лень и тяга к индульгированию приманила летуна, то ли сами эти пороки наличествуют в нас из-за него. Но это неважно.

Воин, освобождаясь от этой связи, сталкивается с необходимостью временно освобождать людей, учеников и других воинов от давления чужеродного устройства, даже на расстоянии, используя дружественные силы и различные техники неделания. Обычно также помогает эффект присутствия безупречного воина, но люди, все понявшие только что, уходя, перестают понимать и помнить и делают все как раньше. Но зато – помнят их тела, и эта память уйдет в копилку Души, а это уже здорово.

Он подтолкнул меня плечом:

– Помнишь тех провокаторов на площади? Им хорошо заплатили, но, как видишь, полагая себя охотниками, они сами оказались жертвами охоты, как и сам летун.

Я только что осознал многоступенчатость события.

– Есть ли начало пищевой цепи? – эмоционально воскликнул я. Неужели в этом смысл жизни? Где выход?!

– В твоем случае – выход есть. Став безупречным воином, живущим в гармонии с миром, ты максимально выпадаешь из пищевых цепочек, обретая свободу развиваться. В этом смысл пути воина и пути Знания.

«Человек должен быть целостным существом, обладать глубокой проницательностью, творить чудеса осознания, что сегодня звучит всего лишь как красивая легенда».

– Что вообще может быть у человека, кроме его жизни и смерти? – дон Хуан задал мне риторический вопрос.

В попытке ответить на него я пришел к встречному вопросу, и сделав пару глубоких вздохов, выпалил:

– А что такое смерть, дон Хуан?

– Я не знаю, – ответил он с улыбкой.

– Я имею в виду, как бы ты описал смерть? Твое мнение. Я думаю, у каждого есть определенное мнение по поводу смерти.

– Не имею понятия, о чем ты говоришь, – коварно ответил он, неожиданно ударив меня под лопатку.

Кровь то ли отлила, то ли прилила к голове, и я снова отчетливо вспомнил о существовании этого изолированного состояния, лишь находясь в котором я только и мог его помнить. Преимуществом было, что я без труда мог теперь помнить все: что происходило там – вне моей обыденной жизни, и саму обыденную жизнь. Это было явно превосходящее состояние. Также в этом состоянии я был гораздо разумнее – не чувствовал, а именно был.

Я мрачно пошутил, что когда моя тупость превышает определенный предел, дон Хуан просто от скуки переводит меня в более интересное для него состояние. Дон Хуан неопределенно хмыкнул.

Как всегда на меня навалился шквал вопросов, хотелось задать их сразу все и получить все ответы, но я знал, что это просто нереально. Пришлось выбирать, и я выбрал продолжить диалог, возникший в повседневности.

– Что же происходит после смерти, дон Хуан?

– Ты должен привыкнуть к мысли, что весь необходимый опыт уже содержится в твоей светимости, осветить который ты можешь, сдвинув точку сборки в соответствующее положение.

Увидев признаки разочарования на моем лице, он задал наводящий вопрос:

– Что ты помнишь про встречи с Мескалито? Кто он, с точки зрения твоего повышенного осознания?

Тут я вспомнил одну из встреч и сцену, которую в обычном состоянии записал так:

«Мескалито показал тыльную сторону ладони. Мелодия сказала: «Смотри!» Посреди ладони было круглое отверстие. «Смотри!» – вновь сказала мелодия. Я посмотрел в отверстие и увидел самого себя. Я был очень старым и слабым и бежал от настигавшей меня погони, а вокруг носились яркие искры. Затем три попали в меня, две – в голову и одна – в левое плечо. Фигурка в круглом отверстии секунду стояла, потом выпрямилась совершенно вертикально и исчезла вместе с отверстием» – что дон Хуан впоследствии отказался прокомментировать, сославшись на то, что это мои дела с Мескалито и там мне решать, что есть что.

Я осознал, что мой вопрос к Мескалито был о моей смерти. Одновременно я осознал, что запомнил лишь малую часть сцены. На самом деле я целиком был втянут в событие на ладони Мескалито, я просто оказался там в тот раз, и теперь я снова полностью, всем существом погрузился в очередное переживание – вспоминание.

Наше военное подразделение готовило позицию в каком-то здании, похожем на пустой цех с бетонными стенами. Намечался бой. В один момент мое зрение как бы развернулось из линейного в объемное, и я увидел яркую желто-оранжевую субстанцию в одном из бетонных блоков, будто он был пустым. Это было несколько секунд, которых мне хватило для того, чтобы понять, что ЭТО – было живым, и понять, что оно делало. Оно как бы размечало, где, кто и как умрет. Это было нечеловеческое очень быстрое действие, подобное машине. Я очень четко понял, что нам всем предназначено умереть. Естественно меня охватила паника, которой я поделился с окружающими. Я выставил себя паникером, поэтому меня быстро увезли на военный суд.

Я помню мучительные часы, и жить уже не хотелось, но инстинкт напряженно искал выхода. Мне повезло, я сидел в одиночке. Было бы хуже общаться с кем-то, подстраиваться под чье-то поведение. Люди всегда прячутся от себя в общении, а я не хотел прятаться – во всяком случае, я хотел думать, чувствовать. Маленький клочок неба, то звездного, то голубого, где-то вверху за незастекленным крошечным проемом, напоминая о свободе мира, навевал тяжелейшую тоску. Тоска просто физически пронзала все тело, нервы, кости и что-то непрестанно убивала во мне. И, как бы спасая меня от сумасшествия, на память приходили самые яркие дни моей жизни.

Моя прабабка была колдуньей. Она жила в густом лесу, вдали от нашей деревни. Летом я уходил жить к ней в лес на долгие месяцы, бывшие для меня лучшими воспоминаниями об этой жизни. Бабка не говорила много, ей было уже около ста лет (хоть выглядела она на пятьдесят), пятьдесят из них она прожила в уединении. Непонятно было, почему люди так боялись её – с виду она была обычной пожилой женщиной. У нее были сияющие черные, будто бездонные, глаза.

Однажды, усадив меня за стол, она села напротив и сказала: «Я знаю очень много, но люди очень глупы, чтобы понять то, что я знаю – чем старше, тем глупее. Потому они и боятся неизвестных им вещей, а понять их не хотят». Помню, попросил ее научить меня «быть волшебником», но она засмеялась и сказала: «Ты так же глуп, как и все, но глупость твоя еще не окрепла. И хоть жизнь в этот раз почти ничего не даст тебе, возможно, она откроет тебе свою тайну в следующий раз. Одно скажу тебе: смотри и помни свои сны». На этом наш разговор закончился, и я забыл его, так как ничего не понял. Игры со сверстниками, первая любовь закружили меня, пока не пришла война.

Война шла и сейчас. Но теперь у меня была своя война, за мою собственную жизнь, и по всему было видно, что свою войну я проигрываю. Однажды перед тем, как в очередной раз забыться, увидел картину, где моя прабабка что-то делала, спиной ко мне. Я был готов уже провалиться в сон, как вдруг она резко повернулась ко мне и сказала: «Ты можешь проснуться в любом другом месте». Я от неожиданности подпрыгнул и проснулся. Что же это было? Мне было ясно одно: увиденное не было ни бредом, ни явью. Ее слова звучали как приказ, но я понятия не имел, что мне делать, чтобы выполнить его. Стал думать логически: чтобы проснуться в каком-то другом месте, очевидно, нужно уснуть в этом месте. Дальше логика заканчивалась, ведь я уже не раз засыпал в этом месте, и ничего не случалось – значит, необходимо еще что-то, но что?! Сдаваться я не хотел. Мучительно припоминая все, о чем говорила мне прабабка, сделал бредовое заключение: нужно представить место, которое знаешь очень хорошо, и представлять его до тех пор, пока не уснешь и не увидишь сон, где нужно схватиться за какой-нибудь тяжелый предмет и не отпускать его, пока не проснешься. Я и не подозревал о правильности своих выводов, поэтому сомнениям не было конца. Я пытался сделать все это, но ничего не получалось. Наутро все увиденное и придуманное мной казалось бредом воспаленного воображения. Я злился на себя за все – за то, что ничего не могу, за то, что поверил в эти глюки, был страшно раздражен, даже не зная почему.

Шаги за дверью оторвали меня от самопоедания. Брякнул засов, в проеме скрипящей двери я увидел одного из выводных. У него словно не было лица, таким плоским и бесцветным оно было; глаза были еще белее лица, только редкие конопушки да зрачки указывали на то, куда смотреть. Он пробурчал: «На выход». Из мрака одиночки я был ослеплен ярким светом солнца, но это не радовало меня, на душе было тяжко. Меня провели не к следователю, а дальше, в какой-то «предбанник», где стояли, как я понял с первого взгляда, такие же жертвы, как и я. Через полчаса меня вызвали в кабинет. Там сидели три человека. Один из них был в очках. Они порылись в бумагах и брезгливо поглядели на меня. Не спросив у меня ничего, они посовещались. Из всех слов услышал одно – и его было достаточно: «в расход». Меня тут же увели.

Думал, что меня расстреляют прямо сейчас, в этот радостный солнечный день, но меня посадили обратно в одиночку, ставшую в преддверии физического уничтожения почти родной. Совсем неожиданно для моего положения я почувствовал духовный подъем или прилив сил. Как будто какая-то сила заставила меня лечь на топчан, на правый бок, слегка поджав ноги. Я моментально уснул и увидел во сне дом моей прабабки, там была весна, утро, как и в реальном мире. Я вспомнил и почувствовал, что могу проснуться, и, с ужасом от возможной неудачи, стал как бы пролезать в эту картину. Это оказалось трудным делом, но я старался, и что-то словно поддалось. Теперь я уже не был наблюдателем, а был участником этой сцены. Я прислушался к своим ощущениям, но у меня их не было. С недоумением осмотрев себя, пришел к убеждению, что выгляжу вполне реально. Но, пытаясь побежать в сторону дома, понял, что не могу двигаться.

Все мои усилия казались тщетными. Более того, закрыв глаза, я чуть было не проснулся, ощутив свое тело, лежащее в камере. Мне в тот миг стало понятно, что проснуться в моем сне можно, только забрав свое изможденное тело из клетки. Резко открыв глаза, увидел, что стою там же, но будто настал вечер, задул холодный обжигающий ветер, который как бы говорил о том, что мои силы на исходе. Но я слишком хорошо понимал, что ждет меня позади. И я вообразил, что могу двигаться, как ветер. Тотчас меня понесло в сторону дома, и я вцепился в столб, поддерживающий крышу веранды, и стал молиться, чтобы мое тело присоединилось ко мне. Не знаю, что мне помогло, но я прямо физически почувствовал – и даже из какой-то третьей точки видел это – как инертная масса моего тела постепенно перетекала в меня. Я ощутил мощный хлопок и понял, что ощущения вернулись ко мне. Мне стало так холодно, что я не мог удивляться, не мог вообще думать и говорить; только теперь я понял, что совершенно гол. Мне было неописуемо плохо. Сделал несколько неуверенных шагов и вошел внутрь дома, где почувствовал себя защищенным от пронизывающего ветра и потерял сознание…​

…Меня вели на расстрел в задний двор два конвоира. Я не хотел идти, и они били меня прикладами, но мне не было больно, только инстинктивно прикрывал голову руками. Мелькнула мысль: зачем им расстреливать меня, ведь я уже мертв. Вдруг я вспомнил свой сон и почувствовал удар разочарования, что сон остался сном, и от этого удара я проснулся…

Было темно, но я услышал шелест ветра в тишине и подскочил, безумно радостный от того, что произошло. Я на ощупь выскочил из дома и увидел ночное небо и ущербную Луну, и был безумно рад и Небу, и Луне, и Ветру. Моя благодарность была вещественной, я действительно посылал ее. Я пошел в дом и долго обдумывал произошедшее. Меня впечатлило, что в тюрьме я лег утром, а здесь очутился вечером. Мне порой казалось, что я снова сплю, и лишь с приходом дня я смог поклясться, что я – это я, а окружающее абсолютно реально. Я нашел какую-то одежду, надел на себя и в возбуждении ходил и ходил по дому. Вдруг почувствовал страшный голод и теперь уже целеустремленно начал рыскать по дому в поисках пищи. Была весна, и в лесу вряд ли что-нибудь нашел бы поесть. Я чувствовал, что если не поем, то скоро умру…​

…Я пробирался к железной дороге, мне надо было попасть глубже в тыл, чтобы увидеть женщину, с которой жил до войны, и я решил покинуть свое убежище в лесу. Здесь я прожил почти месяц, охотясь с помощью примитивных ловушек, и хоть мне пришлось жить впроголодь, был очень счастлив. Неопределенность мучила меня, и я решился на рискованное предприятие. Выйдя из леса и минуя сёла, я все же понял, что нахожусь в тылу. Но от этого на душе не было легче: у меня не было документов, и меня любой мог пристрелить как дезертира или просто из страха и отвращения, ведь я очень живописно смотрелся в оборванной самодельной одежде с всклокоченными волосами и щетиной. Я понял, что мне нужна маскировка. Мне пришлось ночью войти в село, я нашел хату, где люди что-то праздновали, благо, собак не было – видно, съели. Когда они перепились, вошел в натопленную баню, помылся и побрился, надел чистое белье. В сенях дома, куда я решился войти, нашел то, что нужно – старую армейскую шинель и шапку в ее рукаве. Съел кринку сметаны, предусмотрительно выставленную на холод хозяевами.

Я вышел в чисто поле, мне стало очень легко, меня раздувало от оптимизма. К железной дороге вышел перед рассветом, там стоял товарный поезд. Охраны не было видно. Нашел открытый сверху вагон (в нем раньше перевозили лес), залез внутрь, забился в угол и замер. Там я прожил, в холоде и голоде очень редко и недалеко выходя наружу, два долгих дня в ожидании, с каждым часом сомнения грызли все сильнее: эта ветка могла быть тупиковой, ее могли разрушить где-то дальше и т.д. Однако рельсы не были ржавыми, значит, движение все-таки было. На третий день на станцию приехали люди на грузовиках и стали загружать вагоны бревнами. Я незаметно выпрыгнул и ждал в кустах. Погрузка закончилась ночью. Они уехали, и я снова залез, затиснулся между бревнами. Прошли долгие часы, на рассвете я уже собрался вылезать, когда почувствовал шум и вибрацию подкрадывающегося паровоза. Я не рискнул выглянуть из своего убежища. Удар. Через несколько минут поезд тронулся и я уснул…

На станциях мы почти не останавливалась, иногда путейцы обстукивали вагоны. Я решил, что нужно выйти до того, как состав прибудет к месту назначения. Но каждый раз оттягивал это, думая, что чем дольше и дальше проеду, тем менее трудным и опасным будет оставшийся путь. Это была моя смертельная ошибка. Когда я совсем уже было собрался сойти, но на скорости не мог, сук на одном из бревен сломался, и оно скатилось на меня, а остальные бревна скатились на него сверху. Я оказался в ловушке. Ехали мы уже три дня. Уже почти пять дней я ничего не ел и не пил, облизывая иней с губ. Пока я думал, молиться ли мне о том, чтобы меня нашли, или же нет, поезд днем доехал до станции. Услышав много голосов, я ужаснулся своему положению, ведь я был полумертв от голода и жажды, тело затекло и я его не чувствовал, и каждый, кто обнаружит, мог брать меня голыми руками. Но выбора не было, и я притаился, стараясь больше походить на бревно, чем на человека. Старания мои были, скорее всего, безуспешны, однако мне повезло: вагон разгружали заключенные, те немногие, кто избежал расстрельной статьи. Работали они вяло, с перекурами, и когда они сняли часть леса, спрыгнули на перрон перекурить. Я с неимоверной силой начал сокращать мышцы, хоть их и не чувствовал, делая это каким-то сверхусилием воли. Мне удалось выскользнуть из-под основной массы бревен, но соскользнувшее бревно сломало мне несколько пальцев на левой руке. Не чувствуя боли, перевалился через противоположный перрону борт вагона и упал на соседний путь, сразу откатившись ближе к колесам вагона. Шума наделал предостаточно, потому появление вооруженного охранника со стороны головы состава было закономерным. Я вообще ничему не удивлялся, не удивился и тому, что он меня в упор не видел, но для моих нервов это было слишком сильное испытание, мне было как-то стыдно лежать на открытом месте, прикидываясь невидимкой. Когда этот человек поравнялся со мной, я бросился на него, ударив локтем в голову, и забрал автомат. Охранник рухнул. Его череп оказался очень прочным, так как он через секунду встал на четвереньки и завопил что есть мочи. Тогда я ударил его прикладом. Но было уже поздно.

Я услышал четкие команды в морозном воздухе и, не дожидаясь начала стрельбы, побежал через пути к кустам, которых вокруг было очень немного, укрыться почти негде. Возле кустов обернулся: ко мне бежали с десяток вооруженных людей в военной форме с двумя собаками. До них было метров пятьдесят. Снял автомат с предохранителя, перевел на одиночный режим стрельбы, прицелился в ноги и выстрелил. Раздался крик, один из бегущих покатился по рельсам с криком и матами. Остальные рассыпались и залегли. Собаки не знали, куда бежать, и носились рядом с хозяевами. Пока они прятались, рванул по открытому пространству и пробежал около двухсот метров в сторону холма. Вокруг посвистывали пули, и одна из них ударила меня в правую почку, другая взорвала левую руку выше локтя, я упал и прополз еще метров тридцать, пока холм не оказался между мной и преследователями. Там, с северной стороны, еще лежал снег, я вскочил и побежал еще быстрее, холм заканчивался, переходя в овраг, который выходил к покрытому льдом берегу реки. Я уже не мог повернуться и дал пару выстрелов через плечо. Добежав до реки, я упал и понял, что раны мои вряд ли совместимы с жизнью, особенно в руках преследователей; по реке мне не уйти, я услышал лай собак преследователей и…

…потерял сознание, точнее, мое сознание отделилось от того, что я столько лет считал собой, своим телом. Физически почувствовал, как выбираюсь из умирающего тела. Тем временем мои преследователи приближались. Я понял, что умер; у меня было какое-то бесшабашное настроение, какое бывает, когда сбросишь с плеч огромную ответственность. Я взял из своих собственных окровавленных, переломанных пальцев автомат и, дав очередью крест-накрест по своему телу, бросил автомат рядом на снег. Преследователи подбежали, не замечая меня, собрались вокруг тела, тяжело дыша и тихо переговариваясь…

… Я вдруг оказался в ничём, и сам был ничем. Но был собой, да к тому же прекрасно понимал, что произошло; я не думал, а просто знал все; но, отдавая дань многолетней привычке думать, с трудом помыслил с сожалением, что бабка была права: на этот раз ничего не вышло и надо снова воплощаться…

… Я был потрясен отчетливостью вспоминания и подумал, что если это – иллюзия, то по сути наша обычная память тоже вполне может быть иллюзией, поскольку прошедших событий нет нигде, кроме нашей памяти. В тот момент я понял всех сумасшедших, имеющих свою версию мира.

Дон Хуан понимающе сверлил меня взглядом. Я начал расспрашивать про левитацию и телепортацию, о чем давно мечтал его расспросить, но он осадил меня, ответив, что мы не закончили еще с первым моим вопросом.

– Осознаешь ли ты условность своей памяти? Ты ведь мог остаться тем человеком, в котором ты прожил. Содержимое твоей памяти зависит от положения точки сборки, – окончательно шокировал меня он.

У меня закружилась голова от того шквала информации, которая давила, крутилась и шипела вокруг меня. Я снова вспомнил другой эпизод, словно повинуясь приказам дона Хуана: там я и Кэррол, женщина нагваль, находились в другом мире, где едва не забыли себя.

Я вдруг понял, что этот эпизод с Кэрол никак не укладывался в линейность повседневной памяти, являясь как бы будущим. Это потрясло меня не меньше, чем все остальное, хотя я помнил наставления дона Хуана по этому поводу. Я как никогда остро осознал, что то, что я пишу в своей книге – жалкий фрагмент того айсберга, который я сам-то не могу вместить.

– Успокойся, – холодно сказал дон Хуан, – ты снова идешь на поводу у своей эмоциональности, рискуя сделать … – он исполнил недвусмысленный жест губами. – Пиши, иначе вместо знания о смерти ты ее обретешь.

Он пошутил, что «скорая помощь» в его краях – не совсем отвечает своему названию.

Мы перешли на веранду, я сел на свое «пятно», и дон Хуан, игриво подбоченившись, начал диктовать:

– Поставим вопрос ребром. Чем нагуаль отличается от тоналя, смерть от жизни, а мир энергии от мира объектов?

Об этом человеку можно узнать, всего лишь пережив обморок. В обмороке он испытает нагуаль, смерть и увидит энергию, но вряд ли это поймет. Обычно переживание нагуаля средним человеком выражается синонимами возгласа: «что это было!?» – он подмигнул мне.

– Это непонимание – и есть личная разница между жизнью и смертью, тоналем и нагуалем. Заметь, я сказал: понимание как бы является разницей между тоналем и нагуалем, – повторил он.

– Значит ли это, что нагуаль тоже можно понять, дон Хуан?

– Нужно! – отрезал он и продолжил, как ни в чем не бывало. – Чем больше ты не можешь понять нагуаль, тем смерть будет окончательнее для твоей личности.

Я вспомнил его слова, сказанные в разные периоды обучения для правой стороны «Я видел, как распадается его жизнь, расползаясь во все стороны подобно туману из мерцающих кристаллов. Именно так она обычно разрушается и испаряется, смешиваясь со смертью»; «как только сила жизни оставляет тело, все эти единые осознания распадаются и возвращаются назад туда, откуда они пришли – в нагуаль. То, что делает воин, путешествуя в неизвестном, очень похоже на умирание, только вот его пучок единых ощущений не распадается, а лишь немного расширяется, не теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко и двигаются независимо, как если бы они никогда не были единым целым».

Также я внезапно открыл для себя, что мы на самом деле не попрощались с доном Хуаном на том плато навеки, это было прощание для правой стороны, для моего обыденного осознания. Определенное время мы продолжали каким-то непостижимым образом встречаться на левой стороне, при этом я, конечно же, не ездил к нему физически.

Дон Хуан снова привлек мое внимание, повысив голос:

– Все на что ты роняешь взгляд каждую секунду – это огромное скопище разнородных параметров, например, «зелено-твердо-нужный» или «особое настроение от сочетания тени от стола, куска стены и батареи».

Тут я вспомнил другое свое переживание: «Больше не существовало того сладкого единства, которое я называл «я». Не было ничего, и, тем не менее, это ничто было наполнено до краев. Это не была темнота или свет. Это не был холод или жара. Это не было приятно или неприятно. Не то чтобы я двигался, или парил, или был неподвижен. И не был я также единой частицей, самим собой, каким я привык быть. Я был мириадами частиц, которые все были мной. Колонии разделенных частиц, которые имели особую связь друг с другом и могли объединиться, чтобы неизбежно сформировать единое осознание, мое человеческое осознание» – и сообщил дону Хуану об этом.

Он утвердительно кивнул и продолжал:

– Так и в жизни: вначале мы воспринимаем нагуаль, энергию, миллионы необъяснимых параметров, а затем вычленяем из них привычные цвет, предмет, запах, чувство и т.д., которые сами тоже являются параметрами, например, ситуаций.

– Что же это за параметры? – уточнил я, – что такое параметры вообще?

– Согласно определению слова: «Параметр – это величина, характеризующая какое-нибудь свойство устройства, системы, явления или процесса». Параметры – это по сути стружки, которое твое восприятие снимает с многомерного объекта. Параметр – это один такой срез.

Я подивился его способности объяснять, но все равно не очень хорошо понял. Но он отринул мои сомнения, заявив:

– Как бы там ни было, параметр всегда выражается для нас в виде ощущения. Величины, которые выражают параметры – это сила нашего ощущения. То, что мы делаем с окружающим, очевидно зависит от нас и нашего умения, – объяснил он.

– Итак, все эти параметры, которые можно назвать словом, не изначальны, а обусловлены огромной предварительной работой восприятия, тоналя. Те параметры, которые нельзя назвать – нагуаль, это и есть наш сегодняшний объект рассмотрения. Объект рассмотрения – нагуаль, да, – усмехнулся он.

– Дон Хуан, ты так вдалбливал мне мысль о том, что о нагуале нельзя говорить, что я поверил, – робко сказал я.

Он парировал:

– Но ты же понимаешь, с кем мне приходилось иметь дело, – недвусмысленно намекая на мою глупость в обыденном состоянии.

– Сказанное сильно зависит от того, с кем говоришь, – прищурился он и повторил то, что уже говорил когда-то. «Неизвестным, в том числе – нагвалем, называется то, что скрыто от человека неким подобием занавеса из ткани бытия, имеющей ужасающую фактуру, однако находящееся, тем не менее, в пределах досягаемости. В некоторый момент времени неизвестное становится известным».

Меня осенило, и я выпалил:

– Смерть – это неизвестное!

Дон Хуан засмеялся и потрепал меня по голове. Я осмелел:

– Но как же мы можем изучать параметры нагуаля?

Дон Хуан сказал, что первичное состояние ребенка – нагуаль, и он это делает. Само собой, что тот процесс протекает почти случайным образом, при этом наши попытки не с чем сравнить и потому изучить его почти невозможно.

– То, что я говорю тебе, – это описание того, как начинает познавать Дубль, этот процесс уже можно изучить, поскольку наш тональ к этому времени уже сформирован.

Он объяснил, что наличие сформированного тоналя является необходимым фактором для осознанного построения своей нагуальной части.

– На основании всех сканируемых сгустков параметров мы сами выбираем, что считать рассматриваемым объектом. Этот выбор делается на основании критериев. Критерий – это вещественное обоснование выбора. Почему у всех критерии разные? Видимо, проблема в слове «вещественный». Поскольку содержание и суть критериев зависят от самих критериев, то имеется огромный простор для ошибки, – заявил он.

– Прости, дон Хуан, я ни черта не понимаю, – заявил я.

– Об этом я и говорю: нагуаль нельзя понять тому, кто не имеет достаточно энергии, а вовсе не потому, что он непознаваем. Непознаваемое – это другое. Я ведь еще даже не начал, – сделал он разочарованный жест. – Возможно, ты еще не готов к этому знанию, но у меня мало времени.

– Может быть, ты можешь немного лучше разжевать мне идею?

– Я-то могу, но вот поймешь ли ты? Представь, что нагуаль – это не что-то одно, это было бы глупо, а есть его виды.

– Мы можем, к примеру, поговорить о том, что существует четыре типа восприятия: тональное восприятие тоналя, принадлежащее обычному человеку, смотрение; есть тональное восприятие нагуаля, – он упомянул эпизоды видения дубля, союзника и добавил сюда «видение тоналя». – Есть нагуальное восприятие тоналя, куда относится сновидение и нагуальное видение, и малое и большое; а также – нагуальное восприятие нагуаля – вот это то, что ты по глупости считаешь любым нагуалем, тогда как это – непознаваемое, – заключил он.

Я опешил, а он подлил масла в огонь, заявив, что у меня внутри стоит рубильник, работающий по типу вкл/выкл. В то время как у нормальных людей есть плавный регулятор, охватывающий множество промежуточных режимов.

– По крайней мере, это то, что я хотя бы смог ухватить, – сказал я.

– Ты должен развивать свою способность ухватывать, – парировал он. – Теперь у нас не осталось времени на то, чтобы тщательно разобрать поднятую тобой же тему, возможно – не судьба, но я сообщу тебе выводы.

– Откуда берутся первичные критерии выбора параметров? Уже при рождении нам сразу дают массу критериев, начиная с центра «Я», тела и его потребностей, конкретных органов чувств. Потребности и инструменты их удовлетворения. От них происходят наши цели, выборы, предпочтения, желания. От них происходят все наши представления, нет, не так – ВСЕ НАШИ представления, – выделил он.

О себе, о жизни, о смерти, о мире – все! Это огромная система критериев, задающих новому существу точку отсчета и направление. Жесткий, но просторный каркас, надеваемый на не имеющее критериев осознание. Без этих критериев некому, нечем и некуда будет смотреть и ничего нельзя будет выбрать – таково состояние полного небытия, нулевого порога осознанности.

Именно поэтому наша точка сборки до определенного этапа развития почти всегда автоматически возвращается в этот мир.

В момент рождения осознание, вошедшее в матрицу тела, получает эти критерии1 в подарок. А вернее – авансом, чтобы образованное ими существо могло осознать разницу между смертью и жизнью, бытием и небытием, тоналем и нагуалем, энергией и объектным миром и выработать собственные критерии2.

Все, что может быть осознано человеком при жизни, происходит из взаимодействия и совпадения внешних и внутренних критериев. Если критерии 1 и 2 совпадают, то существо осознает.

Он настоятельно повторил:

– Внешние критерии1 образуют внутренние критерии2. Существо на основании критериев1 вырабатывает критерии2, и они чаще всего не совпадают с критериями1, но работают.

– Как такое возможно? – спросил я автоматически.

– А ты посмотри на людей вокруг, на их мировоззрение, на логику, на цели, на смыслы! Посмотри на свои собственные критерии! Они работают потому, что линейно описывают каждую проблему в отдельности, решают следствия, «борются с симптомами», так сказать. Между твоими проблемами нет связи и над ними нет причины.

– Если тебе это понятно, то вот в энергии, смерти, нагуале – всего этого нет, нет критериев1, – воскликнул он с чувством.

Поэтому критерии2, образующиеся за счет критериев1, не работают. Смотри, Сила временно связывает части мелких осознаний насильно, чтобы существо могло их проинтегрировать, связать, вставить чеку в гранату. Если существо это делает, то образуется неделимый целостный конгломерат частиц, связанных уже не высшей жизненной силой, а личной силой. Если не связывать частицы осознания, в смерти они распадутся вновь. И в момент смерти ты об этом ничего не узнаешь, ведь в твоем вспоминании про мириады частиц был наблюдатель – а это – критерии1.

Он почесал щеку и задумчиво медленно сказал:

– Похоже на родителя и ребенка. Как будто смерть, энергия, нагуаль – это взрослая жизнь, а вся жизнь существа – это детство. По сути, критерии1 руководят нашим выбором, задают точку отсчета. А мы можем выбрать только две вещи – учиться и осознать это, чтобы научиться, или двигаться неосознанно по течению сил. Первое – выбор воина, второе – выбор осла.

Ты должен запомнить, что существу даны критерии1 для того, чтобы привести к ним критерии2.

Ты должен учить дубль эффективной жизни воина, жить эффективно выполняя повседневные задачи, а не пытаться с помощью дубля забавляться в бесконечности второго внимания. Понимаешь?

Я неуверенно кивнул.

– Ок, – пародируя манеру янки, сказал он, – скажу проще: твоя жизнь, как и жизнь всех существ, дана силой лишь для того, чтобы как следует подготовить осознание к смерти.

Здесь можно пойти разными путями: например, создать свои собственные критерии уровня 1, отличные от критериев1, которые позволили бы осознавать на уровне того же существа. Но это путь древних магов, где они были вынуждены прибегать к помощи сторонних сил.

Весьма очевидным выходом из ситуации является вход: поскольку критерии1 обеспечили всем нам такую длительную устойчивую фиксацию, позволяющую развивать осознанность, то и следует воспроизвести именно их.

Полностью воспроизвести критерии1 и значит – воспроизвести твое «Я», тело, восприятие – это «смерть» мага. Смерть мага возвращает его к источнику, к Мескалито, который по твоим меркам может быть назван термином Господь, твой личный бог или ангел.

Я не успевал записывать, дон Хуан явно торопился.

– Однако можно пойти дальше и воспроизвести критерии0, те, что обуславливают и дают точку отсчета самим критериям1. Эти критерии0 являются источником силы, генерацией и по сути являются тем, что ты знаешь как третье внимание, или полное осознание, или окончательная свобода. Это значит не вернуться к Господу, а СТАТЬ Господом.

По сути, встреча с Мескалито – встреча с воином третьего внимания.

Я заинтересовался, но он неумолимо стремился к завершению лекции.

– Мескалито – и есть смерть, – произнес он. – И обычного человека и мага. Это распределительный пункт для них.

– Но как смерть может быть существом? – сморозил глупость я.

– Я говорил тебе 1000 раз: Мескалито не является существом, это к тебе он является существом. И это не единственная его возможность. Мы же с тобой до смерти прикованы к возможности быть лишь существом.

– Надо жить так, чтобы умерев, ты мог продолжать развитие. Только это условие делает игру осмысленной. Остальным людям лучше не знать, что смысл их жизни отсутствует для них. Ведь с таким знанием жить стократ труднее. Но это и не предательство себе подобных, – упредил он, – ибо они и не хотят знать. Проверяли. Нельзя вставить в медузу кости. Но пытаться – можно и нужно.

Он замолчал и я задумался. Снова слова преобразовали конкретное и прагматичное безмолвное знание в поэтичную метафору. Я понял, что красивые и сильные поэтические метафоры получаются именно тогда, когда с трудом пытаешься выразить нагуаль тоналем, а вовсе не от творческих потуг, фальшивого драматизма или лирических вдохновений.

В моих глазах потемнело, и я заново пережил состояние, которое испытал при встрече с Мескалито:

Все состояло из сложных и тонких деталей, и в то же время все было таким простым. Я был повсюду; я мог видеть все, что вверху, и все, что внизу, и все вокруг одновременно…​

«– Те, кому он приносит вред, не любят Мескалито, и однако ищут его в надежде что-нибудь получить без особых трудов. Естественно, что для таких людей встреча всегда ужасна.

– Что происходит, когда он полностью принимает человека?

– Он является ему как человек или как свет. Когда человек наконец заслужит это, Мескалито становится постоянным. Он больше не меняется. Может быть, когда ты вновь встретишься с ним, он будет светом, и однажды даже возьмет тебя в полет и откроет тебе все свои тайны.

– Что мне нужно делать, чтобы достичь этого, дон Хуан?

– Тебе надо быть сильным человеком, и твоя жизнь должна быть правдивой.

– Что такое «правдивая жизнь»?

– Жизнь, прожитая в полном сознании и с полной ответственностью, хорошая, сильная жизнь».

Чуть позже дон Хуан попросил меня отвезти его в соседний городок. Я заметил, что поездка меня несколько отвлечет, а то я чувствую себя как-то неуверенно – меня ужасает мысль о том, что маг все время играет со смертью…​

«Когда до дороги оставалось метров тридцать, неожиданно послышались голоса. Я быстро спустился к шоссе и увидел трех мексиканцев – двух мужчин и одну женщину. Один из мужчин сидел на переднем бампере моей машины. На вид – лет сорок, среднего роста, с черными курчавыми волосами. На нем были старые потертые джинсы и выгоревшая, когда-то розовая рубашка, за спиной болтался какой-то сверток. Ботинки с незавязанными шнурками были ему, похоже, велики и казались очень неудобными. Он обливался потом. Женщине было за сорок. Толстая и очень смуглая, в черной юбке, белом свитере и остроносых туфлях. Свертка у нее не было, зато был транзистор. Она выглядела очень усталой, лицо покрывали большие капли пота. Другой мужчина стоял шагах в десяти от машины. Он выглядел хрупким и ростом был ниже первого. Прямые волосы были зачесаны назад. На вид ему было лет пятьдесят. Одет он был немного лучше: темно-синий пиджак, светло-голубые джинсы, черные туфли. В руках у него был сверток поменьше. Он ничуть не вспотел, и казался отрешенным и незаинтересованным».

Глядя на него, я ощутил некое дежа-вю, словно все это уже было со мной, голова начала кружиться, будто ее разворачивала влево какая-то внешняя сила, вокруг потемнело. В следующую секунду словно что-то лопнуло в воздухе.

– Эмилито! – выдохнул я.

Эмилито поприветствовал меня и поздравил со входом в повышенное осознание без участия нагваля Хуана, как бы давая понять, что наша встреча здесь не является случайной. Словно читая мысли, он сказал:

– В мире нет ничего случайного – это было бы слишком.

Он объяснил, что если в мире происходит что-то случайное, значит, это еще не весь мир, а какая-то его часть, которую ты ошибочно принимаешь за весь мир. Я утвердительно кивнул.

Вопреки моим представлениям об этикете, он не представил спутников, а предложил всем нам пройти в тень от одной из скал, где мы могли бы пообщаться.

– Не обращай на них внимания, – вежливо попросил он.

Его спутники не выказали никаких эмоций, просто делая то, что им предложено, это было странно, потому что ситуация в которой они находились, вряд ли к этому располагала.

Тем не менее, мы расположились в тени, и молодые люди стали доставать какие-то на вид съедобные вещи, организовав нечто вроде стола с закусками. Вскоре я забыл об их существовании, причем это произошло так, словно они оказались где-то по ту сторону экрана неинтересного фильма, где я был зрителем вместе с Эмилито.

Я хорошо знал, что он является курьером нагваля. Роль курьера состояла в том, чтобы путешествовать впереди нагваля, подобно лазутчику в военных операциях. Эмилито уходил за границы второго внимания, и все, чему он являлся свидетелем, затем сообщал остальным. Но я и понятия не имел о его возможностях. Меня это пугало и привлекало одновременно сильно. Я машинально приготовил блокнот.

– Так вот, – сказал он, сделав вид, что продолжает некую мысль. – Начну с того, что всё, что мы делаем в обычной жизни – это готовимся к обретению большей размерности себя и своего восприятия.

Он расширил глаза, как бы подталкивая меня к вопросу. Я спросил, связано ли это с недавно вошедшими в моду понятиями четырехмерного пространства в фантастических рассказах.

– И да, и нет. Люди, что с ними не делай, всегда используют одну и ту же схему. Если есть три измерения пространства, то есть и четыре, и пять, и их совершенно не заботит тот факт, что само понятие пространства – вещь весьма относительная.

– Да! Четвертое измерение – это время! Так говорят ученые, – выпалил я, перебив его.

Он поднял брови и указательный палец и театрально вымолвил:

– Ты, как и они сами, даже понятия не имеешь, насколько они правы, – и засмеялся.

Дело не в том, чтобы назвать то – этим, понимаешь, Карлос? Сфокусируй свое внимание на том факте, что первые три измерения делает пространством – наше восприятие!

Он сделал длинную паузу, как бы давая мне возможность записать и осознать утверждение.

– Ровно так же наше восприятие поступает с четвертым измерением, делая его временем. В таких условиях важно не просто знать название, а нужно знать свойства того, с чем мы имеем дело, учиться использовать это, познавая, и познавать – используя.

– Как ты думаешь, – загадочно вопросил он, – что делает наше восприятие с пятым, шестым, седьмым, восьмым измерениями?

Очевидно, я не знал ответа, и он продолжил.

– Каждое последующее измерение наше восприятие будет складывать в вещи, хорошо тебе знакомые, как тебе кажется.

И он начал излагать:

– Так уж вышло, что три измерения ты понимаешь как пространство, а то, что выше, как время, а то, что еще выше – вообще не понимаешь. Не понимаешь почему? Потому что твое восприятие тоже имеет собственную мерность – скажем – два.

Он нарисовал в воздухе таблицу и пояснил, что в одной колонке стояла цифра мерности восприятия наблюдателя, а в другой – мерность того, что он наблюдает. При этом значение имела именно разница между значением первой и второй колонок. Он объяснил, что существо с пятимерным восприятием будет наблюдать шесть измерений мира точно так же, как и мы, пространством, а временем для него будет седьмое измерение.

Мне захотелось задать вопросы, но он не позволил.

– Хоть это и не так, но для нас достаточно понимать, что Вселенная или, как я ее называю, Пустота, – подмигнул он, – условно бесконечномерна, хотя и едина. На мерности ее делим мы, воспринимая ее теми способами, которые она же нам и предоставляет. Мы смотрим на целую вселенную, – он забавно выпучил глаза, – но видим только ее грани. Тем не менее, вся вселенная проецируется в наблюдаемое, хоть и не в том же самом виде, не в той роли, в которой она существует в действительности.

Я попросил примеров.

– Твое тело, как ты его воспринимаешь, является продуктом твоего восприятия, но является и продуктом вселенной. При этом вселенная дает тебе и тело, как оно есть, и восприятие, которым ты его воспринимаешь.

– Я запутался, Эмилито, – пожаловался я.

– Смотри: ты думаешь, что всё знаешь о своем теле, теми мыслями, которые дала тебе вселенная!

Я, кажется, понимал, что он говорит, но в его словах для меня не было утешения, я словно терял некую точку отсчета. В результате я начал воспринимать самого Эмилито как шар энергии, в центре которого ярко-оранжево сиял шар, похожий на звезду, также я отметил, что вокруг шара располагался тор зеленого цвета, еще я успел отметить, что остальные попутчики не становились шарами светимости, словно пожирая мои силы, и я отвел глаза от них. Вернулось мое прежнее восприятие, и Эмилито продолжил:

– Вещи вроде пространства и материи могут иметь для нас смысл только в трехмерном виде. Попробуй наесться одномерной или даже двумерной колбасой, – указал он на наш импровизированный стол.

– Реальность как мы ее трактуем, начинается с трех измерений, ибо бог троицу любит, – засмеялся он, ткнув палец в небо. – На самом деле, как я говорил тебе недавно, значение имеет тот факт, что для существа с восприятием Х, реальным является нечто, имеющее мерность более высокую, чем Х. Всё, что ниже нас по мерности, для нас не является существенным, реальным. Посмотри на тени, они ничего не могут изменить в этом мире, их удел – лишь повторять движение того, кто их отбрасывает.

Он указал на тень орла, парящего неподалёку.

– Всё навсегда было бы неизменным, если бы мы не могли увеличивать мерность своего восприятия.

– Но как это происходит?

– Ты делал это только что, видя меня. Само твое состояние повышенного осознания – и есть иная мерность восприятия. Ты находишься во времени нагуаля, воспринимая время двумерным.

Я вспомнил объяснения дона Хуана и задумался, сопоставляя два этих объяснения. Эмилито прервал мои размышления:

– Я пытаюсь правильно донести тебе тот факт, что все мы можем стать существами более высокой мерности восприятия. Это дар Орла, источника всего сущего.

Он рассказал, что Орел дает каждому существу много возможностей, но мало энергии для их осознания и освоения.

– Это и делает нас теми, кто мы есть – живыми. Мы постоянно пытаемся освоить данный нам потенциал, но, как видишь, – он как бы указал на все человечество, – это почти никому не удается. Это обидный факт, но ты же, – указал он на меня, – должен понимать, что движущей силой жизни, ее ценностью и является почти невозможность обретения. Грош цена дару, который можно взять без боя.

Я спросил его о высших Силах, и связано ли это с тем, что он говорит.

– Конечно! Трехмерное время само для себя является существом, как и мы, но с бoльшими возможностями, и всё, что мы можем извлечь полезного из своего существования – это учиться у него. Нам повезло, что законы таковы, что это существо неким образом видит своей целью наше просвещение.

– Эмилито, трехмерное время – это Дух?

– Да! Тут ты попал в точку – обрадовался он.

В обыденном состоянии, считывая своим восприятием лишь одно измерение времени, ты не можешь знать Дух. Это как изучать глобус, спроецировав его на бумагу, и затем смотреть на нее с торца.

Мне показалось забавным его сравнение, и мы рассмеялись. Я хотел глянуть в сторону наших компаньонов, но Эмилито удержал мою голову рукой.

– Изучение Духа начинается только с уровня повышенного осознания, – сообщил он. – Люди не виноваты в том, что не хотят знать Дух и искажают сведения о нем. У них нет выбора.

– Наличие мыслей в голове, само мышление, осознанность, происходит из поля Духа, из времени, а поскольку человек цепляет только одно измерение его, то и мышление у него – линейное.

Он жестом напомнил картинку с одномерным глобусом.

– Чтобы это изменить, недостаточно хотеть, – многозначительно протянул он. – Человек не в состоянии понять или описать трехмерное время. Для объяснения даже тебе, находящемуся среди времени, мне приходится использовать аналогии геометрического пространства. Например: трехмерное время – это тоже своего рода пространство.

Он заметил, что даже я после стольких лет обучения по-прежнему полагаю, что магические вещи, которые видят видящие (такие, как точка сборки, кокон человека и т.д.), находятся в этом же геометрическом пространстве. Все люди, думая о магии, представляют, что магические вещи просто являются невидимыми простому глазу и силятся рассмотреть их.

– Но видение не связано с глазами – напомнил он мне.

– В то же время, когда говоришь людям о пространстве осознания, это пролетает мимо ушей. Но и уши здесь тоже ни при чем, – пошутил он.

Я был потрясен его словами, поскольку именно так все и было, но именно сейчас я как бы получил шанс изменить это.

Он продолжил перечислять свойства и функции трехмерного времени.

– Время образует предпосылки для образования геометрического пространства. Оно и понятно, что если времени не будет, то и пространство обратится в ноль, в любом случае и смысле – утратит свой смысл.

Я понимал это отчетливо.

– Время содержит бесконечное число пространств, целых миров. То есть, каждая точка времени может быть развернута в пространство, и в нем уже будут и предметы, и существа, да – это может подтвердить каждый сновидящий. Заметь, – приказал он, – все эти миры существуют виртуально, как кино, которое идет без зрителя. Как только наблюдатель-восприниматель попадает в кино, он становится зрителем, но в нашем случае – участником событий.

Я указал, что кино в его примере было как раз тенью событий, двумерной проекцией. Он одобрительно кивнул.

– Да, когда ты входишь в пространство, ты получаешь тело, память, судьбу, события, существа и предметы, становясь непосредственным участником. Это захватывает наблюдателя настолько, что он забывает, зачем приходил, – заговорщицким шепотом сообщил он, явно намекая на то, что происходит с каждым человеком на Земле. – Чтобы попасть обратно в точку наблюдения – а для нас живущих это небытие – надо буквально вывернуться наизнанку. Но не геометрически, как ты снова подумал, а по-другому. Например, Дубль – не геометрическая, а временнАя изнанка тела.

Я записывал так рьяно, что сломал карандаш. Он как бы неодобрительно покачал головой и достал из пиджака довольно дорогую ручку, чем удивил меня, мы продолжили марафон объяснения.

– Любую точку времени можно развернуть в пространство путем выворачивания его наизнанку, и в этом пространстве будут находиться все проекции всего во Вселенной в данную точку, – повторил Эмилито.

– Но ведь тогда все миры должны быть одинаковыми! – возразил я.

– Вовсе нет, – со вздохом нетерпения ответил он. – Каждая точка времени имеет свое уникальное положение относительно некоего центра, и все проекции поэтому видоизменяются: становятся иными-по-сути для наблюдателя. Одно и то же может быть чем угодно другим, в зависимости от такого положения. Понимаешь?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мясорубка в одном мире может быть бегемотом в другом?

– Черт побери, да! – весело констатировал он – Но не так примитивно. Ты, как и все геометры, мыслишь в терминах предметов, но их не существует в том смысле, который ты им придаешь.

Он отметил, что я явно не готов говорить об этом, на что я возразил, что другого времени мне может не представиться. Он завершил нашу дискуссию тем, что заявил:

– То, что я говорю тебе, я выяснил естественным путем, развиваясь, повышая мерность своего восприятия, под руководством Духа путешествуя в странные миры, видя и сновидя. Это же предстоит сделать тебе самому.

Он также прошелся по моему стереотипу, что я понимаю обучение, как словесное объяснение, и я успокоился.

– Время – это чистое осознание, вернее, оно – источник осознания. Время – это свет, – продолжил диктовать он.

Я удивился, насколько легко воспринимаю столь абсурдные заявления. Он, словно услышав мои сомнения, заявил:

– Это утверждение недоказуемо, но маг эмпирически знает это. Кроме всего, время есть поле кармы, причинное поле.

Он употребил индийское слово карма, означавшее закон возвращения следствия причине. Я ощутил, что мои способности к восприятию его объяснений близки к завершению и послушно записывал.

– То, что происходит в наблюдаемом тобой мире, сначала происходит во времени, «раньше». Поэтому часто в мире либо нельзя, либо трудно что-то изменить, поскольку это началось не здесь.

Я припомнил, как то ли Хенаро, то ли дон Хуан твердили мне «…правильно говоря, мы всегда на один шаг позади, и наше восприятие мира всегда только воспоминание о его восприятии. Мы вечно вспоминаем тот момент, который только что прошел. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем».

Эмилито прошелся под скалой, жара уже спала, наши спутники продолжали что-то делать, у меня возникло от них ощущение как от радиопередачи, которую не слушаешь, но она, тем не менее, происходит как бы зря. Я тщательно исполнял наставление Эмилито не смотреть на них.

– Вот мы выделили некоторые свойства трехмерного времени, с которыми тебе предстоит познакомиться в своей практике.

Я выразил опасение, что на всю эту практику у меня попросту не хватит времени жизни, на что он заявил, что время образуется из развития. Он напомнил мне, что с точки зрения обычной пустой жизни, я сейчас проживаю дополнительные годы и десятилетия в повышенном осознании, в нелинейности времени, и что если спрямить все загогулины, которые я прожил – там выйдет не одна человеческая жизнь.

Эмилито откинулся на камень сзади и заложил руки за голову.

– Ты не настолько внимателен, чтобы задать себе или мне вопрос: нельзя ли так же описать свойства геометрического пространства? Ты, видимо, думал, что если уж ты и не знаешь времени, то пространство-то тебе известно как твои пять пальцев, – мы засмеялись.

– Пространство очень похоже на время свойствами, но для нас – это другие свойства, – выделил он.

Я обратил внимание, что не могу выделить его речь, как характерную для каких-то мест, его речь словно была именно такой, как у меня. Я без труда понимал каждый термин и каждую идиому им примененную.

– Пространство образует предпосылки для образования «материи». Но ты должен отдавать себе отчет, что здесь идет речь о материи «материалиста» – то, что он может пощупать или увидеть глазами. Для нас материя – ВСЁ сущее без исключения, – пояснил он.

– Если пространства не будет, то очевидно, что и «материя» обратится в ноль, в любом случае и смысле – утратит свой смысл. Пространство содержит Х количества материи. То есть, каждая точка пространства может быть развернута в «материю» при приложении энергии, – он с хитрым видом употребил модную в то время формулу «эмцэквадрат».

– Пространство частично проводит Время (чистое осознание), образуя «материю». То есть, «материя» есть время, проведенное в геометрическое пространство. Вот мы и выделили некоторые свойства трехмерного пространства, – завершил он.

Но это тебя не впечатлит настолько, как тот факт, что геометрическое пространство – тоже живое! И оно известно тебе больше под названиями князь мира сего, летун, воладор, Вельзевул, дьявол, Люцифер … много имен, целый легион. А ты и не заметил, да? Что являешься узником, запертым в стеклянный куб?

Я в изумлении отметил потрясший меня парадокс, что пространство в его изложении является тюрьмой. Он потрепал меня по плечу, одобрительно цокая языком.

– Ты не утратил еще полноты своего внимания, – похвалил он меня.

– Посмотри на людей! Вы все сражаетесь «за свободу» с чем угодно и против чего угодно, но проигрываете и побеждаете всё там же – внутри тюрьмы. Свобода касается не только перемещения тела, она касается всего! – почти кричал он.

Я вспомнил наставление дона Хуана: «Пока у тебя все равно недостаточно личной силы, чтобы этим знанием воспользоваться. Иначе моих слов хватило бы тебе, чтобы собрать свою целостность и направить ее на прорыв собственных границ. Он подошел ко мне и постучал костяшками пальцев по моей груди. – Вот границы, о которых я говорю, – сказал он. – Можно выйти за них. Мы – это чувство, осознание, заключенное здесь».

Эмилито радостно вещал:

– Грубо говоря, религия говорит тебе правильные вещи: победить пространство, вырваться из него и перейти ко времени. Время – это то, что в религии называют Богом. Но это лишь Дух святый. Лишь, хе-хе, – усмехнулся он. – Это большое достижение. Но религия, утверждая дьявольски-линейную одноходовку, расхолаживает своих прихожан. Пространство дается для подготовки ко Времени, которое нужно лишь для подготовки к тому, что лежит выше Времени. И все это рассчитано на ВСЁ наше время жизни, а не только по утрам воскресений.

Он будто погрустнел:

– Только маги изучают Время по-настоящему, собой, посещая его. Для них убогие представления о линейности времени, все эти фантастические воззрения «время вспять», «возвраты в прошлое», «путешествия в будущее» – являются таким же трехмерным измышлением.

Я случайно будто недоверчиво посмотрел на него, и он бросил мне вызов:

– Можешь ты при помощи своей любимой науки отличить хотя бы две вещи – как время воздействует на тебя и время как субстанцию? И то, и другое ты знаешь процента на 4! 4% – это и есть всё, что известно людям о времени. Многие даже считают, что времени нет, а есть движение «материи»: якобы камень перевернулся, и произошло время – то есть всё с ног на голову.

– Не очень сильные маги изучают двумерное время, – насмешливо посмотрел он на меня. Это – возможность посещать аналогичные нашему миры и развлекаться там, так называемое приключение в неизвестном. Ну, то есть, менять шило на мыло: что здесь ты жил, потом ты там живешь, качество то же – трехмерные геометрические пространства, связанные двумерным временем. Наши притязания связаны с тем, чтобы стать самим Временем, – пояснил он различие.

– Ни наука, ни религия не являются плохими, но они не помогают, не дают тебе то, зачем ты к ним обращаешься. Посмотри, во что превратили религию, – воскликнул он. – По их мнению, религия заключается в том, чтобы не совершать грехов, список которых составлен самими грешниками.

Мой внутренний католик сжимался в отчаянной борьбе, но другая моя часть ему аплодировала.

Он смягчился и сказал, медленно диктуя мне:

– Все наши усилия быть лучше, безгрешными, хорошими, вся безупречность, мораль и нравственность являются всего лишь попытками соответствовать свойствам энергии бoльших мерностей. То есть, это не попытки угодить некоему богу, а всего лишь техника безопасности при переходе из детского сада в цех. Наши небезупречность, грешность, глупость, аморальность, бессовестность, корыстность – допустимы только здесь, в трёх измерениях и ниже, но фатальны в 4, 5 и выше. Забавно, что, к примеру, простая раздражительность или обида не позволяют воспринимать даже 3-мерный мир, делая его плоским и черно-белым.

У меня по всему телу бегали мурашки. Я словно прозрел.

– Осталось понять, что же там, выше Времени, Эмилито?

Он, прищурившись, осмотрел меня и сказал, что с меня вполне достаточно. Я отсидел ноги и попытался встать, когда я пошевелился, меня засосало в водоворот невиданной мощи, из которого я не мог зацепиться за свою жалкую линейную реальность. Когда и эта мысль погасла, я…

«… сел в машину и попытался запустить двигатель. Но он не работал – была страшная жара, и я, должно быть, перекачал бензин. Услышав жужжание стартера, мужчина помоложе остановился, а потом вернулся к машине и встал сзади, готовый ее подтолкнуть. Я почувствовал себя страшно неуютно и даже вздохнул с неподдельным отчаянием. Наконец, двигатель заработал, и я укатил прочь».

Когда я в следующий раз оказался способен вспомнить левую сторону – изнанку моей линейной жизни, я буквально набросился на дона Хуана с вопросами.

– Я видел людей под твоим руководством, дон Хуан, и у них точка сборки была расположена высоко и близко к периферии кокона, почему я видел, что у Эмилито она была в центре кокона?

– Потому что Эмилито – человек Знания, это очевидно, – он всем видом показал неуместность моего вопроса, но я, раскусив его маневр, настаивал, и он смягчился.

– Хорошо, думаю, что тебе стоит знать, куда мы движем свою точку сборки.

Я отметил, что все его прежние заявления о движении точки сборки были весьма туманны.

– Да, судя по твоим записям, в твоей памяти нечетко запечатлелась разница между сдвигом точки сборки и ее движением. Движение точки сборки происходит неуклонно, начиная с первого ее сдвига после потери человеческой формы. Можно сказать, что это ее движение, трек в пространстве времени – и есть путь Знания.

Сдвиги – это иное, чего может добиться любой, путем потрясений своего тела или приемом различных опасных снадобий. Сдвиги могут поставить человека на тропу знания, но скорее поставят на тропу сумасшествия, если под рукой не окажется человека знания.

Он посмотрел на меня и я, используя паузу, рассмеялся, прикинув вероятность того, что рядом с последователями Тимоти Лири вдруг окажется человек знания.

– Что плохого происходит при сдвиге? – спросил я.

– Повторюсь, что одним из важнейших открытий новых видящих является тот факт, что всё в нашей видимой вселенной, впрочем как и невидимой, соединено с Высшими уровнями, самым Высшим из которых является чистое намерение Вселенной. Люди не являются исключением и тоже обладают этой связью.

«– Ты посмотри, кто идет, – сказал он, указывая на улицу движением подбородка. – Они как будто встали в очередь.

К нам приближались трое индейцев. Все они были в коротких шерстяных пончо, белых штанах, доходящих до середины икр, белых рубашках с длинными рукавами, грязных изношенных сандалиях и старых соломенных шляпах: у каждого был заплечный мешок».

Со мной явно что-то произошло, пока мы общались с ними, потому что когда мы дружески попрощались, дон Хуан зверски ударил мне под лопатку, оказавшись в повышенном осознании снова, я автоматически спросил:

– Что произошло?

Но он прижал палец к губам и заставил меня пристально, но не фокусируя глаза смотреть на удаляющихся индейцев. Я увидел некие белесо-сероватые с небольшой, но приятной желтизной жгуты, спускающиеся сверху в их головы как бы из ниоткуда. Эти жгуты были как две или три веревки, сплетенные в косичку. Дон Хуан шепнул мне, чтобы я обратил внимание на их четкость, вертикальность, толщину и структуру в целом, а также на любые иные детали. Затем он резко развернул меня к себе и отступил на 5-6 футов, заставив видеть его связь с намерением.

Я был весьма потрясен увиденным, поскольку само тело дона Хуана по визуальной оценке было лишь точкой в сравнении с той ярко-желтой воронкой вихря, входящего в его голову. Воронка сужалась и на уровне головы была шириной чуть большей, чем сама голова. Я заметил, что когда я моргал – картина воронки не пропадала, пропадало только все остальное, включая тело дона. Картинка начала блекнуть, и мы уселись снова на скамейку.

– Ты видел связь людей с намерением, – констатировал дон Хуан.

Я сказал, что хоть это и было эмоционально-потрясающим, всё ж не добавило мне ясности.

– Понятное, дело, ведь ты не умеешь рисовать! – он смеялся, до тех пор, пока я не понял его шутку.

Он имел в виду, что я не могу успокоиться, пока не запишу всё, и поскольку рисовать я не умею, то акт визуального видения не мог оставить меня удовлетворенным. Я натянуто улыбнулся, не разделяя его веселья.

– Записывай, – снисходительно сказал он.

Очевидно, что эта связь сложна, как и сама Вселенная, однако для видящего будет достаточно усмотреть ее условно, как нить или конус вихря света, входящий в человека, и ее основные свойства: в каком она сравнительном состоянии, ее толщина, структура, динамика и прочие параметры, которые можно различить в меру своей грамотности.

Ты бесчисленное количество раз видел и записывал это, поэтому сейчас сфокусируй свое внимание вот на чем:

– В итоге неправильных выборов человеку вполне по силам нарушить свою связь с намерением, – подчеркнул он, следя, чтобы я усвоил сказанное.

Я вынес из моего видения уверенность, что эта связь привносит в нас самое лучшее: наши мечты, надежды, любовь, осознание. То, чего всем нам так не хватает.

– Как же так?! – воскликнул я разочарованно – Неужели Вселенная так слаба, что не может обезопасить нас? Как можно было допустить, чтобы человек мог менять то, о чем он не имеет ни малейшего понятия?!

Дон Хуан сухо заметил, что Вселенная предоставляет всем существам свободу выбора, а свобода – это ответственность. Он добавил, что не стоит обвинять Вселенную в непредусмотрительности, поскольку вся жизнь любого существа состоит только из подсказок о том, как ему надлежит действовать наилучшим образом. Таким образом, он описал жизнь как набор обучающих тестов, которые мы проходим с разным результатом, от которого зависит содержание последующих тестов. Зло образуется только при игнорировании этих подсказок.

– Люди больше всех иных существ преуспели в искусстве игнорировать подсказки, – тихо добавил он. – Путь Знания естественен. Но в мире есть мощные силы, которые используют наш детский бунт против вселенной в своих целях.

Я запальчиво сказал, что это лишь подтверждает мою мысль о том, что Вселенная недостаточно сильна, если ее дети не защищены от других ее детей, более взрослых.

Он отметил, что я рассуждаю как настоящая квочка, трясущаяся над своим чадом, и потому не вижу, что подобная ситуация тоже является обучающим вызовом для нас, людей. Он подчеркнул, что большую часть своей обычной жизни я сам тоже являюсь объектом манипуляции этими силами, и результат налицо – моя скучная жизнь взамен магической реальности. Только его временная защита от этих воздействий делает меня сейчас таким, каким я и должен быть по замыслу Вселенной.

– В настоящее время можно видеть, что люди все больше бунтуют против своего обучения, но итогом они получают только собственную несостоятельность, и это не наказание им, а их собственный выбор.

Я был подавлен не столько его очередной победой в дискуссии, сколько своей невнимательностью и несообразительностью, никчемностью, навернулись слезы, но дон Хуан сказал, что теперь я делаю обратное, но то же самое: индульгирую в чувстве вины. Он приказал мне отбросить рефлексию и продолжил:

– За столетия видящим пришлось признать факт плачевного состояния связи с намерением у подавляющего количества людей. Исключением являлись случаи «хорошего тоналя», свидетелем которого я был только что, видя связь индейцев с намерением. Дон Хуан сказал, что можно по степени нарастания выделить тройку основных нарушений связи с намерением: обратимое, условно обратимое и необратимое.

– Обратимое – это личный выбор человека, к нему можно отнести неумелую жизнь. Жизнь неудачника, – подмигнул он, шутливо намекая на меня.

Человек не может действовать эффективно, продуктивно. Это неумение решать проблемы, вести себя и свои дела. Это нарушение связи нужно и можно поправить, осознавая ошибки и поступая иначе. Это, собственно, и есть обучение существа. Путь воина выводит человека из подобного состояния.

Условно обратимое нарушение связи – почти то же самое, что и первое, но беда в том, что в этом случае человек не хочет ничего менять. Это наши устоявшиеся философские концепты, мнения, суждения, принципы, способы мыслить, способность оценивать окружающее, самоотношение, мироотношение. Человек потрудился обучиться, но, к сожалению, допустил ошибки, потому что недооценил сложность работы. Это трудно изменить потому, что человек полагает, что сделал достаточно.

Он повторил пару раз, чтобы я успевал писать.

– Что может сделать такой человек? – спросил я.

– Ты должен понять, что мы всегда говорим о вещах, которые больше людей, и в этом случае человек не может сделать ничего, потому что он не хочет! – воскликнул дон Хуан, в его глазах блеснуло озорство. – Сам подумай, как ты можешь захотеть то, чего даже не хочешь хотеть?

Сжалившись над моим интеллектом, он пояснил:

– Болезнь заключается в том, что она не просто борется с тобой, а хитростью переманивает тебя на свою сторону. Теперь твое интеллектуальное и психическое здоровье для тебя – зло. Чтобы вылечить такого человека, нужно снова хитростью переманить его на сторону добра, понимаешь?

Я вспомнил его слова, что «уловка – стала сущностью пути магов», и кивнул.

– И вот так плавно мы переходим к пункту три. Существует необратимое нарушение связи с намерением. Можно сказать, что это то же, что и второй вариант, но только ты уже так сильно не хочешь выздороветь, что уже и не можешь, даже если сильно захочешь, даже увидев собственное разрушение. Такому человеку мало кто может помочь, потому что он сам по глупости изменил свою судьбу магического существа на судьбу инвалида. Судьбу меняет только смерть.

Подумай над тем, что даже лучшие из людей не могут изменить третий вид нарушения, что же говорить о тех, кто даже еще не имел опыта в преодолении первого и второго вида?

Он дал мне время подумать, ненадолго отлучившись.

Я отчетливо понял, что его схема из трех пунктов была одновременно и ступеньками развития человека, и тем, что может касаться нас независимо от степени нашего развития. Это были как будто и конкретные люди, плоская классификация людей на типы, но одновременно, и разные этапы одного человека при условии его развития. Я уже не раз обнаруживал эту схему в его рассуждениях. Она при всей простоте заметно превосходила все известные мне ранее, будучи нелинейной. Я никак не мог ухватить ее до конца, и даже не был в состоянии оформить свои чувства в вопросы. Видимо, это была одна из тех вещей, которые сам дон Хуан называл «знанием без слов», «абстрактным».

Вернувшись, дон Хуан напомнил мне его историю с мелким тираном и спросил:

– Думаешь, сам тиран хотел вести себя так, как вел? Нет. Что-то в нем знало, что он широко шагает мимо лодки, но господствовала другая его часть. Подумай над этим, ведь это общая схема.

– Скажи мне, пожалуйста, может ли связь отсутствовать вообще? – спросил я.

– Нет! – резко отозвался дон Хуан, – отсутствие связи точно непоправимо – это значит, что тебя нет, нет осознания, восприятия, памяти, ничего нет. Но и это не редкость, когда человека уже практически нет, но для окружающих он еще есть – видимо, для массовки. Понаблюдай вокруг. Собственно, сценарий работы воина с мелким тираном и заключается в выборе именно такого человека, которого уже почти нет с точки зрения духа. И воин всего лишь ускоряет его физическую смерть, попутно обучаясь не чувствовать себя важным, – он неопределенно помахал рукой, видимо, проверяя мое внимание.

– Но вернусь к третьему виду нарушения связи, о котором, собственно, речь. Связь человека с намерением может искривиться необратимо. Мой нагуаль видящего читает необратимость нарушения связи с намерением как ее видимое искривление.

«– Взгляни-ка лучше на этого парня в зеленых штанах и розовой рубашке, – прошептал он, указывая на тощего молодого человека с острыми чертами лица, стоявшего почти перед нами. Казалось, он не знал, куда пойти – к церкви или к улице. Дважды он поднимал руку в направлении церкви, как бы уговаривая себя идти туда. Затем он уставился на меня отсутствующим взглядом».

Память об этом событии у меня была двойной. В обычном состоянии я робко и неумело оценил его тональ, в повышенном же – я наблюдал его связь с намерением.

Над его головой словно оборванные провода, происходило что-то невнятное, серо-коричневое. Сфокусировавшись четче, я наблюдал, что его связь искривляется, структура вихря была разрушена, и он превратился в аморфный «дым», а потому, будучи потоком, вихрем, ослабился. Если же увидеть общую направленность «дыма», то он был отклонен назад и вправо, как дым из трубы завода. Затем я увидел нечто меня ужаснувшее.

Парой «проводов» этот человек был подключен к чему-то неземному, нечеловеческому, чужеродному. Эти провода будто дергали его как марионетку в кукольном театре. В его действиях не было смысла, направленности. При этом его чужеродное устройство – присущий всем людям как вихрь у основания шеи – было угольно-черным и мощным. Его, кроме летуна, как у всех людей, использовало как бы иное существо. Вдруг я услышал голос видения, который пояснил, что удаленность летуна и его свойства не отклоняют связь необратимо, ибо заинтересованы в чистоте отнимаемой энергии, зато это делают наши ближайшие «соседи по миру», если мы это допускаем.

Я знал, что этого человека использует растение, я даже вспомнил его запах. Также я увидел, что алкоголь делает человека зависимым от животного, а грибы – от неорганических существ нашей полосы эманаций. Последним эпизодом этого озарения было видение, что все синтетические психотропы делают человека зависимым от определенного вида насекомых. Цель использования ими людей была мне непонятной, но очевидно деструктивной для самой жертвы.

Дон Хуан объяснил мне, что при сдвиге точки сборки невоином часто происходит подключение такого рода, энергия такого человека начинает течь через чужие миры, и там используется, в то время как его личность страдает от нехватки этих энергий в обычном мире. Человек больше не может получать удовлетворение от своей обычной жизни, все больше втягиваясь в чуждый ему мир.

– С точки зрения видения, он становится иным по своей сути. Чужеродным. «– Конечно же, они по-прежнему остаются людьми, – ответил дон Хуан. – Но я думаю, ты хотел бы знать, остаются ли они людьми здравого смысла, которым можно было бы доверять. На этот вопрос я бы ответил: нет, не совсем. – Чем они отличались? – Своими побуждениями. Нормальные человеческие цели, склонности и мотивы ровным счетом ничего для них не значат».

Я испытал целую гамму эмоций от полного отвращения до неимоверного сострадания, осознавая это.

Самое коварное, что человек не понимает своего изменения, продолжая воображать, что он всё тот же человек. Но то – лишь иллюзия, основанная на паре обрывков-ярлыков воспоминаний. Сама суть человека изменена, изменены его цель, предназначение, судьба, сама структура энергии. Это как раз то, о чем мне однажды говорил и чего боялся даже сам дон Хуан: «По сравнению с утратой нагваля смерть – это ничто, – говорил он с искренней страстью в голосе. – Мой страх потерять нагваль – это единственная реальная вещь, которая у меня есть, потому что без этого я буду хуже, чем мертвец».

Дон Хуан насмешливо и сострадательно посмотрел мне в глаза и добавил мне переживаний, заявив, что, судя по моей собственной неадекватности, я отстою не так далеко от этого юноши.

– С чего ты взял, что твоя связь ровная? Ведь когда она абсолютно ровна, то уровень осознанности достигает хотя бы колен!

Я смутно вспомнил, что видел, как вихрь намерения, входящий в человека сверху, проходит через все тело и, достигая ног как бы по инерции, – начинает подниматься обратно вверх, образуя яркую оболочку кокона. В некоторых случаях эта светящаяся оболочка достигала колен или пояса. Но любой наклон или препятствие на пути вихря ослабляли эту оболочку чуть ли не до нуля. Дон Хуан объяснял, что эта оболочка и есть уровень осознанности существа и что путь воина учит тому, чтобы достичь максимума этого уровня.

Я вспомнил и рассказал дону Хуану про одну свою знакомую, про ее увлечение таблетками, незавидную судьбу, которая завершилась лечением в клинике и суицидом. Как и говорил дон Хуан – это силы, которые явно сильнее людей. И получить от них пользу может лишь человек равной с ними силы, когда они ему уже и не нужны.

Дон Хуан сказал, чтобы я не тешил себя мыслью, что застрахован от подобного, и сказал, что эти вещи в редких случаях могут принести пользу, но только тогда, когда точно видно, в какую сторону искривлена связь у человека и куда ее клонит эта конкретная вещь. Так, используя силы-антагонисты, можно даже выправить связь, но только видящий, заручившись помощью союзных сил, может сделать это. Не вооруженный видением человек играет в рулетку с богом.

– Как думаешь, кто победит? – насмешливо спросил он меня.

Таким образом, я ответил тебе на твой вопрос о пользе и вреде сдвигов точки сборки, мы вернемся к треку движения точки сборки восприятия… но прежде, ты должен немного отдохнуть.

«Я проголодался и предложил пойти в ресторан поужинать. Он сказал, что мы должны оставаться здесь до появления «правильного тоналя». Он серьезно добавил, что если даже этого не произойдет сегодня, то мы все равно будем сидеть на этой скамейке до тех пор, пока «правильный тональ» не вздумает появиться».

Что-то пошло не так. Ошибка в скрипте!